Наталье Николаевне вдруг стукнуло в голову, что жизнь в сером провинциальном городке не для нее.
Ей, бодрой пенсионерке 68 лет, казалось, что за границей – в Испании, Греции или хотя бы в Болгарии – ее ждали солнце, покой и вечный отдых.
Идея созрела стремительно, как гриб после дождя. Ее сын Роман и невестка Светлана, люди трезвые и приземленные, отнеслись к плану пожилой женщины скептически.
- Мама, ты хоть представляешь, что такое переезд? Язык, медицина, быт? Там же все по-другому! – Роман водил рукой по виску, глядя на мать, которая с воодушевлением листала буклеты о «райской жизни у моря». — Мама, ну какой может быть перезд в другую страну под старость лет?
- Рома, милок, не трясись! – отмахнулась Наталья Николаевна, сияя. — Я же не в Америку! В Болгарию, говорят, наши везде. И цены – копейки! Солнышко, море… А тут? Слякоть, соседка Марья Ивановна вечно ноет, цены растут! Я все решила! Продаю квартиру и – адиос!
Светлана, видя, что ситуация критическая, попыталась воззвать к разуму свекрови:
- Наталья Николаевна, может, сначала съездить на разведку? Снять жилье на месяц? Такой резкий шаг…
Однако Наталья Николаевна была непреклонна. Она закатила глаза и процедила:
- Светочка, дорогая, жизнь одна! Я чувствую – там мое счастье! Не держите старую, пожалуйста!
Квартира была продана с поразительной скоростью. Деньги, вырученные за скромное жилье, Наталья Николаевна считала своим билетом в беззаботную жизнь.
Слезы на вокзале были горькими, но полными надежды. Роман и Светлана, провожая ее с тяжелым сердцем в выбранную женщиной Болгарию, почувствовали себя предателями и одновременно предчувствовали беду.
Первые дни после приезда в Болгарию вызывали у Натальи Николаевны восторг.
Фотографии в семейном чате: море, тарелки с дешевыми фруктами, улыбающаяся Наталья Николаевна на фоне чужого пейзажа.
«Родные мои! Красота неописуемая! Воздух! Море! Цены – просто сказка!» – гласили ее сообщения.
Однако сказка начала трещать по швам уже к концу первого месяца. Солнце оказалось изрядно палящим, а не ласковым.
Море быстро приелось. «Наши» там хоть и были, но жили своей замкнутой жизнью.
А главное – наступила бытовая рутина. Магазины с непонятными этикетками, аптеки, где невозможно объяснить, что болит, кассиры в банке, не понимающие ее ломанного «спасибо» и жестов.
Одиночество накрыло Наталью Николаевну плотной, тяжелой волной. Чужая речь за стенами, чужие лица на улице – все это не радовало, а угнетало.
Тоска по знакомым стенам, по сыну, по внукам, по соседке Марье Ивановне стала физической болью.
Звонки Роману и Светлане участились. Сначала были жалобы на жару. Потом – на то, что «все какие-то чужие».
Затем – на то, что «эти болгары совсем не улыбаются». А спустя всего три месяца после торжественного отъезда, голос Натальи Николаевны в трубке стал срываться от отчаяния.
- Ромочка, сыночек! Я больше не могу! – всхлипывала она, не скрывая слез. — Это кошмар! Я одна, как перст! Ни поговорить, ни понять! В аптеке еле объяснила, что у меня давление! Продавщица на меня как на дуру посмотрела! И это солнце… оно же печет, как в аду! А море… надоело уже, да и скучно до ужаса!
Роман вздохнул, обменявшись с Светланой многозначительным взглядом.
- Мама, мы же говорили тебе… просили не рубить с плеча…
- Знаю, знаю, родные! Ошибаюсь! Глупая старуха! – рыдания женщины стали громче. — Заберите меня отсюда! Пожалуйста! Любые деньги, что остались, я отдам! Я обратный билет куплю! Квартиру… ну, сниму комнату, угол какой-нибудь! Только домой! В свой город! К вам!
Возвращение Натальи Николаевны было стремительным и менее помпезным, чем отъезд.
На перроне стояла постаревшая за месяц свекровь. Вместо загара – усталость на лице, вместо радостного блеска в глазах – глубокая растерянность и стыд.
Она, увидев Романа и Светлану, бросилась к ним и крепко обняла со слезами на глазах.
- Простите меня, глупую… – прошептала Наталья Николаевна, уткнувшись в плечо сына. — Не знаю, что на меня нашло… с ума сошла в шестьдесят восемь лет…
- Главное, что ты дома, мам, – обнял ее Роман, почувствовав, как трясутся ее плечи.
Светлана молча взяла из рук женщины потрепанный чемоданчик и сконфуженно улыбнулась.
Первые дни дома Наталья Николаевна ходила, как в воду опущенная. Стыд за свою авантюру, за потраченные деньги (которые таяли на глазах), за доставленные хлопоты, смешивался с облегчением от знакомых запахов, звуков родного языка за стенкой и вида из окна на старый двор.
Чего она сильно боялась, так это встреч с соседями, особенно с Марьей Ивановной.
- Ну что, Наталья Николаевна, отдохнули на курорте? – не преминула спросить та при первой же встрече в магазине.
Наталья Николаевна покраснела, как рак, не зная, что придумать и как отмазаться.
- Да уж… Не по мне это, Марья Ивановна, все. Не по мне чужбина. Дома во сто крат лучше…
- А я говорила! – торжествующе кивнула головой соседка.
Роман и Светлана не упрекали Наталью Николаевну. Они помогли ей найти скромную, но чистую комнату в старом общежитии.
Деньги от продажи ее квартиры почти иссякли, но Наталья Николаевна не роптала.
Она сновала между своей комнатушкой и их квартирой, помогала с внуками, с упоением варила борщи, пекла пироги, как будто наверстывая упущенное время.
Казалось, она снова обрела почву под ногами. Однажды вечером, попивая чай на кухне у Романа и Светланы, глядя на привычную тьму за окном и слушая успокаивающий стук капель по подоконнику, Наталья Николаевна тихо произнесла:
- Знаете, родные… Кажется, я поняла, что не место красит человека, а человек место. И счастье… оно не там, где море или солнце. Оно – где свои. Где можно просто… быть и радоваться тому, что есть. И где тебя понимают одним взглядом, без слов.
Роман потянулся через стол и положил свою руку поверх морщинистой ладони матери:
- Добро пожаловать домой, мама!
Наталье Николаевне больше не хотелось никуда уезжать. Она научилась ценить серое небо, разговоры с Марьей Ивановной и даже вечный ремонт у соседей сверху.
Правда, иногда, глядя на закат за многоэтажками, она тихонько вздыхала, вспоминая море.
Но мысль о чужой речи, незнакомых улицах и тоскливом одиночестве тут же прогоняла любые сожаления.
Она была дома. И это было главное. Хотя… легкий блеск авантюризма в ее глазах полностью не угас.
Следующий порыв мог быть абсолютно любым – но уже сугубо в пределах родного города.