Дверь Анна открыла не сразу. Стояла в темноватой прихожей, сжимая в руке связку ключей — один с синей резинкой, другой, уже потертый, с надписью «Офис». За спиной капало с мокрого зонта, оставляя на паркете тёмные пятна. В подъезде пахло жареной картошкой и кошачьим кормом — обычный вечер, обычный дом.
Звонок повторился.
— Сейчас, сейчас! — Анна дёрнула цепочку, повернула ключ.
За дверью — Ирина Григорьевна, её свекровь. Вязаный шарф, лакированные туфли, чемодан на колёсиках. И взгляд — тёплый, но уже настороженный.
— Ну наконец-то! Я тебе звонила, ты что, не слышала?
— Извините, я… — Анна поправила волосы. — В наушниках была.
— А где Максим? — Ирина Григорьевна уже входила в квартиру, оглядываясь. — И Артём?
— Артём в садике, за ним надо сходить. А Максим… — Анна потянулась за пакетом с молоком, но ручка надорвалась, и пакет грохнулся на пол. Белая лужа растеклась по полу.
— Всё, я сейчас…
— Да ладно, — свекровь махнула рукой, но глаза её уже бегали по прихожей. — Где его куртка?
Куртки не было. И ботинок тоже. На вешалке висело только детское пальто Артёма и пара Анниных свитеров.
— Он… на работе задерживается.
— В восемь вечера? — Ирина Григорьевна медленно поставила чемодан. — Анна. Где мой сын?
Тишина. Из кухни доносилось бульканье чайника — Анна забыла его выключить.
— Вы с ним… поссорились?
Анна наклонилась, стала вытирать молоко тряпкой. Руки дрожали.
— Нет. Просто… он сейчас не живёт здесь.
Ирина Григорьевна замерла. Потом резко опустилась на табурет, будто ноги её подкосились.
— То есть как… не живёт?
Анна не ответила. Вместо этого достала телефон, открыла галерею и протянула свекрови.
На экране — Максим. Незнакомая женщина. И между ними — коляска.
— Три месяца назад, — тихо сказала Анна. — Он ушёл. Сказал, что это ненадолго. Но…
Ирина Григорьевна закрыла глаза.
— А мне он говорил, что у вас всё хорошо…
Чайник на кухне закипел, зашипел, как разъярённый зверь. А за окном, в промозглом вечернем воздухе, завывала сирена — то ли скорая, то ли полиция. Казалось, весь мир кричал вместе с ними.
Но в квартире было тихо. Очень тихо.
Ирина Григорьевна медленно прошла вглубь квартиры, будто осматривала поле боя после сражения. Её пальцы скользнули по спинке дивана, собирая невидимую пыль.
— Чай будешь? — Анна стояла на кухне, держа в руках две чашки. Одна — с надписью «Лучший папа», подарок Артёма на 23 февраля. Вторая — простая, белая, с потрескавшейся эмалью.
— Где его чашка? — спросила Ирина Григорьевна.
— Какая?
— Та, синяя, с рыбой. Он же всегда из неё пил.
Анна замерла. Потом беззвучно открыла шкаф — на полке аккуратно стояли три кружки. Ни одной синей.
— Разбилась, — соврала Анна.
Свекровь ничего не ответила. Она уже заглядывала в ванную — на полочке одинокий мужской шампунь лежал на боку, запылённый, с засохшей крышкой.
— Ты не стираешь его вещи?
— Зачем? — Анна резко повернулась. — Он их не носит.
Тишина снова повисла между ними.
Ирина Григорьевна подошла к холодильнику — когда-то он был облеплен фотографиями: море, свадьба, Артём в роддоме. Теперь — только детские рисунки. Жёлтое солнце, зелёная трава, семья из трёх человек.
— Где… — голос свекрови дрогнул. — Где фотографии Максима?
Анна резко хлопнула дверцей холодильника.
— Убрала. Артём всё спрашивает, где папа. А я… я не знаю, что отвечать.
Из коридора донесся звук падающих ключей. Они обе вздрогнули.
— Это, наверное, Виктор, — Ирина Григорьевна бросилась к двери, будто искала спасения.
Но в прихожей никого не было. Просто упала связка ключей — те самые, с синей резинкой, которые Анна только что держала в руках.
На полу лежал маленький пластиковый солдатик. Артём вечно их терял.
— Мама? — Анна вдруг назвала её так, как не делала уже годы.
— Да?
— Вы же… не уйдёте?
Ирина Григорьевна посмотрела на невестку — на её потрескавшиеся губы, на синяки под глазами, на руки, сжимающие край стола так, что пальцы побелели.
— Нет, — она глубоко вдохнула. — Мы сейчас позвоним Виктору. А потом… потом разберёмся.
За окном завыл ветер, стуча голыми ветками по стеклу. Где-то в этой ночи был Максим. Возможно, в тёплой квартире, с другой женщиной, с чужим ребёнком.
А здесь, в этой тишине, оставались только они — две женщины, одна ложь и миллион вопросов без ответов.
Дверь распахнулась с такой силой, что хлопнула дверца шкафа в прихожей.
— Ну, здравствуйте, мои красавицы! — Виктор ввалился в квартиру, как ураган, принося с собой запах морозного воздуха, дешёвого одеколона и мандаринов. — Где мой внучок-богатырь?
Он шумно разулся, швырнул на пол пакет с фруктами — один мандарин выкатился и застрял под тумбочкой.
— Спокойнее, — буркнула Ирина Григорьевна, но глаза её беспокойно бегали между мужем и Анной.
Виктор прошёл на кухню, громко шаркая тапочками.
— Что-то у вас тут тихо, как в гробу. Где Макс? На работе задержался?
Анна стояла у окна, спиной к комнате, и гладила ладонью подоконник — ровными, механическими движениями.
— Максим… — начала Ирина Григорьевна, но голос её сорвался.
Виктор налил себе чай, громко хлебнул, поморщился.
— Холодный. Эх, Ань, раньше ты чай вовремя подавала.
Он шлёпнулся на стул, который жалобно скрипнул под его весом.
— Так что там с моим сыном? Опять командировка?
Анна резко повернулась.
— Три месяца назад он ушёл. К другой. С ребёнком.
Ложка, которой Виктор помешивал чай, звякнула о край кружки.
— Чего?
— Ты слышал, — прошептала Ирина Григорьевна.
Виктор медленно поставил кружку. Вода в ней дрожала, как будто чайник только что вскипел.
— Это шутка?
— Я бы смеялась, если бы это было смешно, — Анна скрестила руки на груди.
Виктор вскочил так резко, что стул упал назад с грохотом.
— Да ты что, совсем охренела?! — он ударил кулаком по столу. — Мой сын не мог так поступить!
— А вот и мог, — Анна достала телефон, тыкала дрожащим пальцем в экран. — Вот он. Вот она. Вот их ребёнок. Хочешь, я тебе адрес дам? Можешь сходить, проверить!
Виктор выхватил телефон, швырнул его на диван.
— Ты его довела! — он задышал тяжело, как бык перед атакой. — Пилить, пилить, пилить! Он мне жаловался! Домой как на каторгу шёл!
Ирина Григорьевна встала между ними.
— Хватит!
— А что, Ира? — Виктор повернулся к жене. — Ты что, тоже веришь в эту чушь?
— Он мне три месяца врал, — тихо сказала Ирина Григорьевна. — Звонил каждое воскресенье. Рассказывал, как они с Аней на море собираются. Как Артём в садике стихи рассказывал.
Её голос дрогнул.
— А оказывается, он уже три месяца в другой семье живёт.
Виктор отшатнулся, будто его ударили. Он посмотрел на Анну — впервые по-настоящему посмотрел. На её потрёпанный халат, на немытые волосы, на глаза, в которых не осталось ни злости, ни боли — только пустота.
— Блин… — он провёл рукой по лицу. — Блин…
За дверью детской послышался шорох. Все замерли.
— Артём? — Анна бросилась к двери, но было поздно.
Мальчик стоял на пороге, прижимая к груди потрёпанного плюшевого медведя. Его большие глаза переводились с одного взрослого на другого.
— Деда… папа теперь с другим мальчиком живёт?
Виктор вдруг осел, будто из него выпустили весь воздух. Он медленно опустился на колени перед внуком.
— Сынок…
Но Артём уже пятился назад, к своей комнате.
— Я не хочу с ним разговаривать. Никогда.
Дверь детской тихо закрылась.
В квартире повисла тишина, которую не решался нарушить никто из них. Даже часы в прихожей, всегда такие громкие, теперь тикали еле слышно, будто боялись напомнить о себе.
Звонок в дверь прозвучал как выстрел. Анна вздрогнула, но не двинулась с места. Ирина Григорьевна нервно сжала подлокотники кресла. Виктор первым поднялся, тяжело ступая по скрипучему паркету.
Он распахнул дверь — и в проёме возник Максим.
Не тот Максим, которого они помнили. Его щёки ввалились, глаза покраснели, а некогда аккуратная стрижка превратилась в неопрятные пряди, торчащие в разные стороны. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, как провинившийся школьник.
— Заходи, — буркнул Виктор, отступая.
Максим переступил порог неуверенно, будто боялся, что пол под ним провалится. Его взгляд скользнул по Анне, по матери, но ни на ком не задержался. В прихожей запахло чужим одеколоном — резким, дешёвым.
— Артём где? — первым нарушил молчание Максим.
— В своей комнате, — ответила Анна. Её голос звучал ровно, без эмоций. — Не хочет тебя видеть.
Максим сглотнул. Его пальцы нервно теребили молнию на куртке.
— Я… я не знал, что вызовете всех. Думал, только ты, Аня.
— А как ты хотел? — Ирина Григорьевна встала, её руки дрожали. — Чтобы мы так и не узнали? Чтобы я дальше звонила тебе по воскресеньям и спрашивала, как твоя «счастливая семья»?
Максим потупил взгляд. В углу комнаты тихо зашипел чайник — Анна забыла его выключить с утра.
— Я не планировал так… — начал он.
— Планировал? — Виктор резко шагнул вперёд. — Ты что, бизнес-план составлял? «Понедельник — уйти от жены, вторник — переехать к любовнице»?
Максим резко поднял голову:
— Пап, ты не понимаешь…
— Я понимаю одно! — Виктор ударил кулаком по стене, отчего задребезжала полка с посудой. — Ты бросил жену. Бросил сына. И три месяца врал собственной матери!
Тишину разорвал тонкий детский голос:
— Папа?
Все обернулись. Артём стоял в дверях, прижимая к груди истрепанную книжку со сказками. Его глаза, широкие и испуганные, перебегали с одного взрослого на другого.
Максим сделал шаг вперёд:
— Сынок…
— Ты правда теперь живёшь с другим мальчиком? — выпалил Артём. — И читаешь ему сказки вместо меня?
Максим замер. Его лицо исказила гримаса боли. Он опустился на колени, протянув руки:
— Артём, я…
Но мальчик резко отпрянул, спрятавшись за Анну.
— Я тебя ненавижу! — крикнул он, и его голос сорвался на визг. — Уходи! Уходи и не возвращайся!
Максим медленно поднялся. Его глаза блестели, но слёз не было — будто он уже выплакал всё, что мог.
— Всё ясно, — прошептал он. Повернулся к двери. Его рука дрожала, когда он взялся за ручку.
— Максим, — вдруг сказала Анна.
Он обернулся, в его взгляде мелькнула надежда.
— Ключи, — протянула она. — Отдай ключи.
Максим замер. Потом медленно достал связку из кармана, снял с неё ключ от квартиры. Он упал на пол с глухим звоном.
Дверь закрылась за ним тихо, без хлопка. Но этот звук прозвучал громче любого крика.
В квартире воцарилась тишина. Только часы в гостиной мерно тикали, отсчитывая секунды новой жизни — жизни без Максима.
Артём прижался к Анне, пряча лицо в её халате. Ирина Григорьевна закрыла глаза. Виктор стоял у окна, сжимая подоконник так, что его костяшки побелели.
На улице завыл ветер. Где-то в этом ветре был Максим. Бывший муж. Бывший сын. Бывший отец.
А в квартире остались те, кого он бросил. И тишина. Оглушительная тишина.
Первые лучи солнца пробивались сквозь грязные окна, рисуя на полу длинные полосы света. Анна сидела на кухне, обхватив руками чашку с остывшим чаем. Её пальцы механически водили по краю, ощущая сколы на эмали — этот дефект появился ещё в прошлом году, но чинить было некогда. Всегда некогда.
Из детской донёсся шорох, затем топот маленьких ног. Артём появился на пороге, его взъерошенные волосы торчали в разные стороны, а в руках он сжимал потрёпанного мишку.
— Мам… я проголодался.
Анна вздохнула, поставила чашку. Холодильник гудел, словно жалуясь на свою переполненность. Она достала молоко, яйца, начала готовить завтрак. Движения её были точными, выверенными — как будто если делать всё правильно, мир вокруг тоже станет правильным.
В дверях появилась Ирина Григорьевна. Её обычно безупречная причёска сегодня была собрана кое-как, а тени под глазами выдавали бессонную ночь.
— Дай я помогу, — предложила она, но Анна покачала головой.
— Не надо. Я справлюсь.
Тишину нарушил Виктор. Он вошёл, шаркая тапками, и сразу направился к кофейнику. Его руки дрожали, когда он наливал себе напиток.
— Артём, — обратился он к внуку неожиданно мягко, — что будешь кушать? Кашу или яичницу?
Мальчик задумался, потом неожиданно спросил:
— А папа больше не придёт?
Три взрослых замерли. Кофе в кружке Виктора перестал дрожать — он просто застыл, как и все в комнате.
— Нет, — наконец ответила Анна. Её голос звучал удивительно спокойно. — Папа теперь живёт в другом месте.
— А почему? — Артём упёрся кулачками в бока, повторяя позу, которую часто принимал Максим. — Он нас больше не любит?
Ирина Григорьевна резко отвернулась, прикрыв рот рукой. Виктор поставил кружку так резко, что кофе расплескался на стол.
— Любит, — сказала Анна, опускаясь перед сыном на колени. — Просто… иногда взрослые ошибаются. И потом не знают, как исправить.
Она обняла Артёма, вдыхая запах его детских волос — шампунь с ароматом яблока. Таким простым. Таким настоящим.
— Мы справимся, — прошептала она. Не знала, кому именно говорит эти слова — сыну, себе или всем, кто остался в этой квартире.
Ирина Григорьевна вдруг засуетилась:
— Я… я приготовлю пирог. Артём любит вишнёвый, да? — Её голос дрожал, но она упрямо улыбалась. — Виктор, сбегай в магазин, купи вишнёвого варенья.
Виктор кивнул, торопливо направился к выходу. На пороге он обернулся:
— Ань… может, тебе что-то нужно?
Анна посмотрела на него. Впервые за долгое время её глаза не были пустыми.
— Купи… купи новые чашки. Разные. Яркие.
Когда дверь закрылась за Виктором, в квартире стало как-то светлее. Солнечный зайчик добрался до детского рисунка на холодильнике — того самого, где была изображена семья из трёх человек. Анна подошла, аккуратно сняла магнитик.
— Артём, давай нарисуем новый рисунок? — предложила она. — Ты, я… и бабушка с дедушкой, когда они в гости приходят.
Мальчик задумался, потом радостно кивнул. Его пальцы уже тянулись к коробке с карандашами.
На кухне зашипел чайник. Ирина Григорьевна доставала муку, рассыпая её по столу. Анна глубоко вдохнула — впервые за три месяца её грудь не сдавливала невидимая тяжесть.
За окном гудели машины, кричали дети, жил обычный город. И в этой квартире тоже начиналась жизнь. Новая. С трещинами, как на эмали чашки, но — жизнь.