Солнце палило нещадно — асфальт плавился под ногами, и даже воздух казался густым от жары. Я стоял возле подъезда, с рюкзаком на спине, наблюдая, как Лиза волочит чемодан к такси. Она была в лёгком летнем платье и улыбалась — слишком легко для женщины, которая только что предложила мужу отдохнуть по отдельности.
— Ром, ты уверен, что не хочешь поехать? — бросила она через плечо, поправляя солнечные очки. Голос лёгкий, будто невзначай, но я знал её слишком хорошо. В этом тоне всегда пряталась какая-то подстава.
— Уверен, — буркнул я, хотя внутри всё кипело. — Отдыхай, Лиз. Развлекайся.
Она улыбнулась — быстро, как вспышка, — и села в машину. Такси рвануло с места, а я остался стоять, чувствуя, как пот стекает по виску.
Раздельный отпуск. Чёрт возьми, кто вообще такое придумал?
Мы с Лизой пятнадцать лет вместе, двое детей, ипотека, общий кот — и вдруг она заявляет:
«Ром, давай отдохнём друг от друга, съездим на море по отдельности».
Я тогда только кивнул, как дурак, а в голове уже крутились вопросы. Почему? Зачем? Что не так?
Мы с Лизой поженились молодыми, сразу после универа. Она была яркая, как июльское солнце, — длинные русые волосы, смех, от которого хотелось жить, и привычка грызть карандаш, когда нервничала. Я тогда работал в автосервисе, чинил тачки, пах маслом и потом, но она смотрела на меня, как на героя.
Потом родились дети — Катя и Егор, мы взяли ипотеку, жизнь закрутилась. Лиза стала учителем в школе, я открыл свой маленький бизнес — шиномонтаж. Всё шло ровно, как по рельсам. Ну, почти.
Последние пару лет она стала какая-то… далёкая. Будто я для неё — мебель в доме. Разговоры только про детей, счета, продукты. А в постели — тишина, как в заброшенной деревне.
Когда она предложила раздельный отпуск, я сначала подумал, что это шутка. Сидели за ужином, ели её фирменные котлеты, и вдруг она такая:
«Ром, а давай в этом году поедем отдельно? Я на море, ты куда хочешь».
Я чуть вилкой не подавился. Спросил, что за бред, а она только плечами пожала:
«Просто хочу свободы, устала».
Свободы. От меня? От детей? От чего, Лиза?
Но я согласился.
Дурак. Думал, может, ей правда надо проветриться. А потом заметил, как она стала чаще задерживаться после работы, как телефон прячет, когда я рядом. И этот её новый парфюм — резкий, с какими-то цветочными нотками, которого раньше не было.
Я не идиот. Начал копать. И нашёл в её мессенджере переписку. Виктор. Какой-то хмырь из её школы, физрук.
«Лизочка, жду тебя на море», — писал он.
Лизочка. Тьфу.
Я взял билет на тот же курорт, куда поехала Лиза. Не сказал никому, даже матери. Просто собрал рюкзак, кинул туда пару шорт и футболок, и поехал. В поезде всю ночь не спал, смотрел в тёмное окно и думал: что я делаю? Зачем еду? Может, я сам себя накрутил? Но в груди жгло, будто кто-то уголь туда засунул. Я должен был увидеть всё своими глазами.
Курорт встретил меня гомоном чаек и запахом соли. Я снял комнатку в дешёвом гостевом доме, бросил вещи и пошёл искать Лизу. Она написала мне утром, что остановилась в отеле «Морская звезда».
Я нашёл его быстро — белое здание с голубыми ставнями, прямо у пляжа. Сидел в кафе напротив, пил тёплое пиво и ждал.
И вот они вышли.
Лиза и этот Виктор. Она в красном купальнике, он — в шортах и с дурацкой панамой на голове. Шли, смеялись, он её за талию придерживал. Моя Лиза. Моя жена.
Я почувствовал, как кровь в висках застучала. Хотелось встать, подойти, вмазать этому гаду прямо в его ухмыляющуюся рожу. Но я сидел. Смотрел. Они сели на шезлонги, Виктор заказал коктейли, Лиза смеялась так громко, что я слышал её даже через шум волн. Когда она наклонилась к нему и поцеловала, у меня в глазах потемнело. Пятнадцать лет. Дети. Ипотека. А она целует какого-то физрука.
Я дождался вечера. Они вернулись в отель, я пошёл за ними. В холле было прохладно, пахло кондиционером и чем-то сладким, вроде ванили. Лиза стояла у лифта, Виктор что-то шептал ей на ухо. Я не выдержал. Шагнул вперёд.
— Лиза, — сказал я, и голос мой был хриплый, чужой.
Она обернулась, и её лицо — о, это надо было видеть. Будто привидение встретила. Глаза расширились, губы задрожали.
— Ром… Роман? Ты что тут делаешь? — Она отступила на шаг, прижимая сумку к груди.
— А ты что тут делаешь? — Я посмотрел на Виктора. Тот стоял, как столб, и явно не знал, куда себя деть. — С физруком, значит, отдыхаешь?
— Роман, послушай… — начала она, но я не дал ей договорить.
— Нет, это ты послушай! — Я шагнул ближе, и она вздрогнула. — Пятнадцать лет, Лиза! Дети, дом, я пахал, как проклятый, чтобы у нас всё было! А ты? С этим? — Я кивнул на Виктора, который наконец решил открыть рот.
— Эй, мужик, успокойся, — сказал он, поднимая руки. — Мы просто…
— Просто? — Я повернулся к нему, и он заткнулся. — Просто мою жену за талию лапаешь? Просто с ней в отпуск едешь? Да я тебя сейчас…
— Роман, хватит! — Лиза влезла между нами, её голос дрожал, но глаза горели. — Ты не понимаешь! Я… я не могу так больше! Ты… ты всегда на работе, всегда занят, а я… я одна, понимаешь? Одна!
— Одна? — Я почти кричал. — А дети? А я? Мы для тебя никто?
— Ты не слышишь меня! — Она сорвалась на визг. — Я задыхаюсь… я устала, Роман! Я хотела почувствовать себя живой, хоть немного!
— Живой? — Я рассмеялся, но смех был горький, как дешёвое вино. — С этим клоуном? Серьёзно, Лиза?
Виктор, похоже, решил, что пора валить, потому что пробормотал что-то про «разобраться самим» и слинял в сторону бара. Мы остались вдвоём. Лиза смотрела на меня, и в её глазах было всё — злость, стыд, отчаяние.
— Ром, я не хотела, чтобы ты узнал, — тихо сказала она. — Я думала… это просто отпуск. Ничего серьёзного.
— Ничего серьёзного, — повторил я, и каждое слово было как удар. — А что серьёзно, Лиза? Наша семья? Или это уже не считается?
Она молчала. Просто стояла, опустив голову, а я смотрел на неё и понимал, что всё. Что-то сломалось. Не знаю, когда — может, год назад, может, пять. Но сломалось.
Я ушёл.
Не стал устраивать ещё один скандал, не стал бить морду Виктору, хотя руки чесались. Просто развернулся и пошёл вдоль берега. Море шумело, волны лизали песок, а я думал: как же так? Как мы дошли до этого? Вспоминал, как мы с Лизой гуляли по ночному городу, молодые, влюблённые, как она прятала лицо в моём шарфе, когда было холодно. Где это всё? Куда делось?
В ту ночь я не спал. Сидел на балконе своей комнатки, пил дешёвое пиво из банки и смотрел на звёзды. Думал о Кате и Егоре. О том, что скажу им, когда вернусь. О том, что будет с нами дальше. Лиза написала мне утром: «Ром, нам надо поговорить». Я не ответил. Не знал, что сказать.
Может, она права. Может, я правда перестал её замечать. Но это не оправдание. Не для меня. Я ехал домой, и в груди было пусто, как в выгоревшем поле. Одно я знал точно: я не отпущу свою семью. Не так просто. Не из-за какого-то Виктора. Но как собрать всё заново, когда всё разлетелось на куски? Я не знал. И это пугало больше всего.
Я сидел на кухне, пил кофе из старой кружки с отколотой ручкой и смотрел в окно. Утро было серым, дождь барабанил по подоконнику, будто кто-то сверху нервно стучал пальцами.
Прошла неделя с того дня, как я вернулся с моря. Лиза приехала через два дня после меня — молча, без звонков, без объяснений. Просто вошла в квартиру, поставила чемодан в прихожей и посмотрела на меня. Я не знал, что сказать. Она тоже молчала. Катя и Егор были у моей матери, так что в доме было тихо. Слишком тихо.
После того скандала на море я думал, что всё кончено. Что Лиза уйдёт к этому своему Виктору, или мы просто разойдёмся, как два корабля, которые слишком долго шли одним курсом.
Я не спал ночами, ворочался, представлял, как буду объяснять детям, что мама с папой больше не вместе. Катя, с её косичками и вечными вопросами «почему?», и Егор, который в свои десять уже пытается быть мужчиной, но всё ещё боится темноты. Как сказать им, что их мир треснул пополам?
Но Лиза вернулась.
В тот вечер, когда она вошла в квартиру, я сидел на диване, пялился в телевизор, где шёл какой-то дурацкий сериал. Она сняла плащ, повесила его на крючок — аккуратно, как всегда, — и села напротив. Её волосы были влажными от дождя, тушь чуть размазалась под глазами. Она выглядела… уставшей. Не той яркой Лизой, которая смеялась на пляже с физруком, а женщиной, которая тащит на себе груз вины.
— Ром, — сказала она тихо, глядя в пол. — Я всё испортила.
Я молчал. Что тут скажешь? Она права, испортила. Но внутри что-то шевельнулось — не злость, не обида, а что-то тёплое, старое, как воспоминание о наших первых годах.
— Зачем ты вернулась? — спросил я наконец. Голос был спокойный, но в горле ком стоял.
Она подняла глаза. Они были красные, будто она плакала всю дорогу домой.
— Потому что… это мой дом, — сказала она. — Ты, Катя, Егор… я не могу без вас. Я думала, что хочу свободы, что Виктор… что он даст мне что-то новое. Но это не так. Я… я просто запуталась, Ром.
Я смотрел на неё и видел не только женщину, которая меня предала, но и ту Лизу, которая пятнадцать лет назад танцевала со мной на свадьбе под дешёвую музыку. Ту, которая сидела со мной в роддоме, когда Егор родился с осложнениями, и держала мою руку так крепко, что я чувствовал её пульс. И я понял, что ненавижу её за то, что она сделала, но всё ещё люблю. И это было хуже всего.
— Лиза, — сказал я, — ты правда думаешь, что можно просто вернуться и всё забыть? Я видел, как ты с ним целовалась. Я это из головы не выкину.
Она вздрогнула, как от пощёчины, но не отвела взгляд.
— Я знаю, — прошептала она. — И я не прошу забыть. Я прошу… дать мне шанс. Нам шанс. Ради Кати, ради Егора. Ради нас.
Я встал, подошёл к окну. Дождь лил всё сильнее, капли стекали по стеклу, как слёзы. Я думал о том, каково это — жить без неё. Просыпаться в пустой кровати, забирать детей на выходные, как какой-то разведённый лузер. Объяснять матери, почему мы не смогли сохранить семью.
И я понял, что не хочу этого. Не хочу, чтобы Катя и Егор росли в разбитой семье. Не хочу, чтобы Лиза стала для меня чужой.
— Хорошо, — сказал я, не оборачиваясь. — Но это не значит, что будет всё как раньше. Ты должна доказать, что это не просто слова.
Она кивнула, и я услышал, как она шмыгнула носом.
— Я докажу, Ром. Клянусь.
Следующие дни были странными.
Мы ходили вокруг друг друга, как два кота, которые не знают, драться или мириться. Лиза старалась — готовила мои любимые сырники, хотя раньше ворчала, что от них вся кухня в муке. Разговаривала с Катей и Егором, будто ничего не случилось, но я видел, как она украдкой смотрит на меня, будто ждёт, что я взорвусь.
А я… я не знал, как себя вести. Злился на неё, но каждый раз, когда она улыбалась или случайно касалась моей руки, чувствовал, как злость тает, как лёд под солнцем.
Однажды вечером мы сидели на кухне. Дети уже спали, в доме было тихо, только тикали настенные часы. Лиза налила себе чай, поставила кружку передо мной — с ромашкой, как я люблю. И вдруг сказала:
— Ром, я удалила его номер. И написала, чтобы он больше не звонил. Я… я хочу, чтобы ты знал.
Я посмотрел на неё. Она сидела, сгорбившись, и теребила ложку — старая привычка, когда она нервничает.
— Это не всё исправит, Лиз, — сказал я. — Но… это начало.
Она кивнула, и в её глазах блеснули слёзы. Но она не заплакала, просто улыбнулась — слабо, но искренне.
— Я знаю. Но я буду стараться. Каждый день.
Я протянул руку и накрыл её ладонь. Она была тёплой, знакомой. И в этот момент я понял, что прощаю её. Не до конца, не сразу, но прощаю. Потому что семья — это не только любовь. Это выбор. И я выбрал нас.
Прошёл месяц.
Я стал чаще бывать дома, брал выходные, чтобы возить Катю и Егора в парк или на каток.
Мы с Лизой начали говорить — не просто про счета и продукты, а про то, что нас беспокоит, что болит. Это было тяжело, как чистить старую рану, но нужно.
Иногда я ловил себя на мысли, что всё ещё вижу её с Виктором — как она смеётся, как он обнимает её. Но я гнал эти картинки прочь. Лиза была здесь, со мной, с детьми. Она выбрала нас. И я выбрал её.
Но прошло ещё два месяца, и я понял — не могу.
Лиза старалась, правда. Готовила мои сырники, разговаривала с Катей и Егором, как ни в чём не бывало, даже записалась на эти свои курсы психологии. Вечерами сидела рядом, клала голову мне на плечо, и я чувствовал запах её шампуня — тот самый, старый, без цветочных выкрутасов.
Но каждый раз, когда она улыбалась или касалась моей руки, я видел не её, а ту Лизу на пляже. С Виктором. Его руку на её талии. Её смех, громкий, как будто я для неё никто.
Я пытался. Клянусь, пытался. Ходил с ней и детьми в парк, возил их на каток, даже начал говорить с ней по душам, как она просила. Но внутри всё равно жгло. Будто кто-то выжег дыру в груди, и каждый взгляд на Лизу только делал её больше. Я прощал её на словах, но в сердце — нет. И это убивало меня.
Однажды ночью я не выдержал.
Лежал в темноте, смотрел в потолок, а Лиза спала рядом, тихо посапывая. Я встал, пошёл на кухню, налил себе воды. Стоял у окна, смотрел на мокрый от дождя двор и думал: сколько ещё я смогу так? Притворяться, что всё нормально? Улыбаться Кате и Егору, будто их отец не разваливается на куски?
Я понял, что не хочу быть таким. Не хочу, чтобы дети видели во мне тень мужика, который когда-то был их отцом.
Утром я сказал Лизе. Она сидела за столом, пила свой чай с ромашкой, а я просто выпалил:
— Лиза, я уезжаю.
Она замерла, кружка в её руках дрогнула.
— Куда? — спросила тихо, будто боялась услышать ответ.
— В Сочи, — сказал я. — Там есть работа, знакомый зовёт в автосервис. Я… я не могу здесь, Лиз. Не могу с тобой.
Её лицо побледнело, глаза заблестели, но она не заплакала. Только поставила кружку на стол — медленно, аккуратно, как всегда.
— Ром, я думала… мы же договорились. Я стараюсь, ты же видишь! — Голос её дрожал, но она пыталась держать себя в руках.
— Вижу, — кивнул я. — Но это не работает. Я смотрю на тебя, и… я всё ещё вижу его. Каждый день. Это не твоя вина, Лиз. Это моя. Я не могу это выкинуть из головы.
— А дети? — Она встала, шагнула ко мне, её руки дрожали. — Катя, Егор… ты их бросишь?
— Я не бросаю их, — сказал я, и каждое слово было как удар. — Я буду приезжать, звонить, брать их на каникулы. Но жить здесь, с тобой… я не могу. Просто не могу, Лиза.
Она молчала. Смотрела на меня, и в её глазах было всё — боль, вина, отчаяние. Но она не закричала, не устроила сцену. Просто кивнула, как будто всё поняла.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Если тебе так лучше… я не буду держать.
Я собрал вещи за пару дней. Не так уж много их и было — пара чемоданов, шмотки, инструменты. Катя и Егор не понимали, что происходит. Катя спрашивала, почему я уезжаю, и я мямлил что-то про работу, про «папе надо». Егор просто молчал, смотрел в пол, а потом ушёл в свою комнату и включил музыку так громко, что стены дрожали. Я знал, что раню их. Но оставаться было бы хуже — для них, для меня, для Лизы.
В день отъезда Лиза помогла мне дотащить чемоданы до такси. Стояла у подъезда, скрестив руки, и смотрела, как я закидываю вещи в багажник. Дождь моросил, её волосы прилипли к вискам, но она не пряталась под козырёк.
— Ром, — сказала она вдруг, когда я уже открывал дверцу машины. — Прости меня. За всё.
Я посмотрел на неё. На мою Лизу — женщину, которую я любил пятнадцать лет, с которой растил детей, делил ночи, смех, слёзы. И я понял, что не ненавижу её. Просто не могу быть рядом.
— Прощай, Лиз, — сказал я и сел в машину.
Такси тронулось, и я смотрел в окно, пока наш подъезд исчез за углом. Впереди — Сочи, другая жизнь, новая глава. Я не знал, что меня ждёт, не знал, хватит ли сил снова стать собой. Но точно знал одно: оставаться — было невозможно. Я уезжал не от Лизы. Я уезжал