Мать вышла замуж во второй раз в день моего 20-летия. Её избранник, Артем, владелец строительной фирмы, был на пятнадцать лет младше. Уже через год в доме зазвучал плач моей сестры — Алисы.
Рождение Алисы — не случайность, а холодный расчёт. Мать, осознавая уязвимость своего положения (разница в возрасте с Артемом, его статус, измены), использует ребёнка как инструмент для удержания мужа. Однако её стратегия многослойна:
Артем задерживался на работе всё чаще. Мать реагировала на это с ледяной театральностью. Она ставила колыбель Алисы прямо в центре гостиной, где он не мог пройти мимо, не задев ногой кружевной балдахин.
— Посмотри, как она тянется к тебе! — голос матери звучал сладко, как сироп, когда Артем пытался улизнуть в гараж. — Папочка, ты же не хочешь, чтобы дочь росла без отца? Как та первая…
Он замирал, сжимая ключи от «Мерседеса», а мать подносила Алису к его лицу. Малышка хватала его за галстук, пачкая шёлк слюнями.
— Видишь? Она тебя выбрала.
По воскресеньям мать устраивала «семейные фотосессии». Надевала на Алису платье, идентичное своему, заставляла Артема держать её на руках под часами с кукушкой — подарком от его матери.
— Твой папа так мечтал о внуках, — шептала она, поправляя воротник Артема. — Жаль, инфаркт не позволил ему дожить до этого счастья.
Однажды ночью я застала её в кабинете. Она перебирала документы, а на столе лежала распечатка: Присутствие ребёнка на всех публичных мероприятиях компании.
— Это зачем? — спросила я, краем глаза отмечая подпись Артема.
— Инвесторы любят семейных мужчин, — она улыбнулась, закручивая крышку дорогой ручки. — Скажи, ты ведь тоже хочешь, чтобы Алиса росла в достатке?
Она использовала её как живой реквизит. На презентации нового проекта Артема мать вышла на сцену с Алисой на руках, демонстративно поправляя ей бант:
— Простите, малышка не хочет отпускать папу! — смех в зале. Артем стоял, как пригвождённый, с мокрым пятном от детской слюны на пиджаке.
Детская комната Алисы напоминала музейную витрину: белоснежная кроватка с балдахином, плюшевые мишки в фирменных комбинезонах компании Артёма, серебряная погремушка — подарок «на первый зуб» от бизнес-партнёров. Но настоящая Алиса жила в моей комнате. Там, среди учебников по психологии и коробок с моими вещами для переезда, валялись пустышки со следами молока, пачки подгузников и термометр.
Мать заходила в детскую только перед визитами гостей. Она ставила Алису в поздравительный комбинезон, наспех делала «милые» фото для соцсетей:
— Счастье — это когда утром просыпаешься от её улыбки!*
Хэштеги: #семьяпревышевсего #материнствостильно.
В реальности Алиса просыпалась в пять утра — от моих рук. Мать в это время занималась йогой под подкаст «Как стать CEO к 45», а Артём прятался в кабинете с сигарами и договорами. Однажды я застала его, разглядывающим фото Алисы на айфоне.
— Красивая, правда? — сказал он, не поднимая глаз. — Мамаша хочет вставить это в презентацию нашего ЖК «Семейный очаг».
Он так и не понял, что на снимке не Алиса, а ребёнок из стокового изображения. Настоящую дочь он видел лишь раз в неделю — когда мать заставляла его качать её на руках для сторис.
Перед банкетом инвесторов мать устроила дезинфекцию материнства. Она наняла визажиста для Алисы — девочку накрасили румянами, чтобы скрыть бледность от недосыпа.
— Держи её так, будто она кукла Тильда, — шипела мать, поправляя мне складки на платье Алисы. — И не смей кормить до фуршета! Иначе испачкает платье.
Когда Алиса захныкала от голода, мать «случайно» пролила на неё шампанское.
— Ой, малышке пора спать! — фальшиво ахнула она, вытирая пену с кружев. — Катя, отведи её в комнату. Ты же обожаешь с ней возиться.
— Почему ты вообще её родила? — спросила я в ту ночь, вытирая с Алисиных ресниц тушь, капавшую со сторис.
— Потому что дети — лучший НМА, — ответила мать, снимая бриллиантовые серёжки. — Нематериальный актив. Артём привязан, клиенты умиляются, подписчики верят в сказку. А ты… ты моя амортизация.
Дверь в квартиру Максима была уже в двух шагах, когда мать устроила последний акт драмы. Она ворвалась ко мне в комнату, держа Алису как щит — девочка плакала, запутавшись в кружевах ночной рубашки.
— Ты сбегаешь к этому… этому сорванцу, а кто будет читать ей сказки? — её голос дрожал, но глаза горели холодным расчетом. — Ты думаешь, я позволю чужой тётке копаться в нашем гнезде? Она украдет серебро! Или Алису!
Я сгребла в охапку последние футболки:
— Тогда пусть Артём сидит с ней. Он же её папа.
Мать фыркнула, будто я предложила кормить ребёнка мышьяком:
— Артём? Он даже подгузник не отличит от салфетки! — Алиса захлебнулась плачем, а мать резко подняла её выше, как трофей. — Ты хочешь оставить её с ним? Он уже забыл, где молочная кухня!
В этот момент я поняла её игру. Она не боялась няни — она боялась, что посторонний увидит их нормальность. Увидит, как Артём пропадает в «командировках», как холодильник забит дорогим вином вместо детского питания, как Алисины игрушки пахнут не ребёнком, а соцсетью.
— Наняла бы няню — пришлось бы делиться паролем от камер, — бросила я, хватая чемодан. — А вдруг та застукает, как ты красишь губы вместо того, чтобы мерить температуру?
Мать резко поставила Алису на пол. Девочка ухватилась за её ногу, но мать отстранилась, чтобы эффектно разбить вазу с пионами — ту самую, что Артём подарил на их годовщину.
— Ты эгоистка! — её шёпот был острее осколков. — Я рожала её для тебя! Чтобы у тебя была семья, пока ты гуляешь с первым встречным!
Тишина. Алиса всхлипывала у её ног. Я подняла девочку, чувствуя, как её слёзы просачиваются через мою футболку.
— Для меня? — рассмеялась я. — Тогда вот мой подарок. — Я протянула ей распечатку: поисковую историю её ноутбука. «Как оформить инвалидность ребёнку», «Льготы матерям детей с особыми потребностями», «Алименты при отказе от опекунства».
Она побледнела, но не сдалась:
— Это… для проекта Артёма! Социальное жилье для…
— Не врать! — впервые закричала я, прижимая Алису. — Ты хотела сделать её несчастной. Чтобы все жалели тебя — героическую мать. Чтобы я не смогла уйти.
На пороге я обернулась в последний раз. Мать уже доставала пудреницу, чтобы замазать трещину в гриме.
— Если няня украдёт серебро, — сказала я, — звони. Но не мне — в полицию.
Первые недели у Максима казались сном. Утро начиналось с кофе, запотевшего окна в его мастерской и тишины. Но ровно в 9:01 звонила мать. Её номер светился на экране, как предупреждение о воздушной тревоге.
— Ты хоть представляешь, что творят эти няньки? — её голос врывался в тишину, как нож в масло. — Вчера Анфиса дала Алисе клубнику! У неё же аллергия! Или ты уже забыла?
Я молчала, глядя, как Максим красит подоконник. Он научился не реагировать на мои замёрзшие паузы.
— Ты слышала, что я сказала? — мать повышала тон. — Аллергия! Твой отец тоже игнорировал мои слова, а потом…
— Потом сгорел в чужом доме, спасая детей. Да, мам, помню.
Она затихала на секунду, перезаряжая арсенал:
— Анфиса сменила ей смесь. Дешёвую. Артём в ярости. Если у Алисы будут колики, я подам в суд раньше.
Это был её конёк — вбрасывать ложь, как гранату. Накануне я сама видела Алису у педиатра: здорова, вес в норме. Но мать знала — я не осмелюсь позвонить Артёму для проверки. Не после того, как он присылал фото своей «командировки» с девушкой в жёлтом халате.
В два часа ночи телефон завибрировал на тумбе. Максим застонал, натянув подушку на голову.
— Алло? — прошептала я, выходя на балкон.
— Она плачет, — голос матери был хриплым, будто она сама только рыдала. — Зовёт «тя-тя». Ты довольна?
Фоном действительно слышался плач. Но что-то было не так — слишком монотонно, как запись.
— Включи ей видео, — сказала я. — Покажи меня.
— Не работает камера, — мать резко кашлянула.
Я прислонилась к холодному стеклу. Внизу, под балконом, тень от фонаря колыхалась, как чьё-то дыхание.
— Хочешь, приезжай сама. Проверь.
Я захлопнула телефон. На следующий день обнаружила в почтовом ящике конверт без марки. Внутри — локон Алисы и записка: «Она рвёт на себе волосы от стресса. Твоя очередь».
— Меняй номер, — Максим вырвал телефон у меня из рук после десятого звонка за день. — Или я сам с ней поговорю.
— Не надо, — я попыталась улыбнуться. — Она… больна.
— Больны вы обе, — он швырнул телефон на диван. — Ты не спишь, не ешь, прыгаешь как ошпаренная. Это же её цель!
Но он не понимал: если я перестану отвечать, мать исполнит угрозу. Накануне она прислала аудио: Алиса лепечет «ма-ма» между всхлипами. Голос матери за кадром: «Слышишь? Она зовёт тебя. Или меня? Всё равно скоро не отличите».
Пиком стал звонок в ресторане. Мы с Максимом праздновали месяц моего «побега». Мать позвонила через официанта — видимо, отследила геолокацию моего телефона.
— Поздравляю, — её голос лился из колонки, как яд. — Пока ты жрёшь устриц, твоя сестра в инфекционке. Анфиса накормила её сырой рыбой.
Я вскочила, опрокинув бокал. Максим схватил меня за руку:
— Не ведись! Она врет!
Но я уже набирала номер больницы. Дежурный врач подтвердил: девочка Ткаченко А.Д. поступила с отравлением.
— Довольна? — мать прошипела, когда я вернулась к столу. — Приезжай. Или следующая новость будет её некролог.
В приёмном отделении пахло хлоркой. Алиса спала под капельницей, привязанная ремнями. Мать сидела рядом в вечернем платье, с идеальным макияжем.
— Как ты… — я задыхалась.
— Как я узнала про рыбу? — она улыбнулась. — Анфиса моя давняя подруга. Мы с ней… делимся рецептами.
Она протянула мне бумагу — договор об опекунстве. В графе «Причина» стояло: «Добровольный отказ из-за смены семейного статуса».
— Подпишешь — я вылечу её. Нет? — она кивнула на капельницу. — Тогда посмотрим, насколько крепка твоя любовь.
Я разорвала договор. Врачи потом сказали, что рыбу Алисе не давали — симптомы были вызваны лекарством. Но это уже не имело значения.
Алиса спит в комнате с обоями, которые мы с Максимом клеили ночью — синие звёзды на розовом. Её дыхание ровное, если не считать моментов, когда она дёргается во сне, будто вспоминая руки матери. Те самые руки, что забирают её каждую пятницу «на прогулку».
Мать приезжает ровно в десять. Её белый внедорожник блестит, как хирургический инструмент. Алиса уже ждёт у окна в платье с жабо — его кладут в сумку отдельно, чтобы не помялось.
— Не целуй её в губы, — говорит мать, застёгивая ребёнку туфли с бантами. — У тебя чужой блеск для губ.
Максим молча щёлкает замком на детском кресле.
Фотосессии длятся шесть часов. Ровно столько, сколько нужно, чтобы выпустить пост: «Счастье быть мамой! #семьяэтосвятое». В кадре — мать в платье-рубашке (чтобы скрыть лифтинг), Артём с Алисой на плечах (он держит её за лодыжки, как чемодан) и новая няня — бывшая модель, похожая на ту самую в жёлтом халате.
Алиса возвращается с синяками под глазами от слоя консилера и фразой, выдолбленной в памяти:
— Лю-лю.
— Она учит её как попугая, — рычит Максим, стирая с лица девочки грим салфеткой. — Скоро заставит читать «Капитал» Маркса.
Но смех застревает в горле, когда мы находим в кармане Алисы чек из детской клиники. «Коррекция эмоциональных расстройств. Сеанс гипнотерапии».
В пятницу мать опоздала. Алиса ползала по полу, собирая пазл, когда дверь распахнулась с грохотом.
— Срочно! — мать втащила в прихожую визажиста с чемоданом. — Через час съёмка для Forbes.
Алиса заревела, спрятавшись под стол. Мать потянула её за лодыжку:
— Перестань! Ты же любишь камеры!
Я встала между ними, но мать впилась ногтями мне в запястье:
— Ты хочешь, чтобы я рассказала всем, как ты украла её из моего дома? Как подкупила судью?
Её дыхание пахло ментолом и адреналином. Алиса обняла мои ноги, повторяя «тя-тя-тя» — её код от тревоги.
— У тебя двадцать минут, — сказала я, отнимая руку.
В машине мать засунула Алисе в рот леденец на палочке — чтобы не плакала. Через час в её соцсетях цвела идиллия: девочка смеётся в кружевном платье, мать целует её в макушку. Хэштег: #настоящаялюбовьнеуходит.
Но ночью Алиса проснулась с криком. Мы нашли под её подушкой леденец — обглоданный, липкий, с волосом, прилипшим к палочке.
— Юрист говорит, мы можем требовать запрета на съёмки, — Максим листал документы при свете настольной лампы.
Я качала Алису, чей вес всё ещё не дотягивал до нормы.
На следующее утро я надела Алисе браслет с GPS-трекером — тот самый, «спасибо, что осталась», переделанный ювелиром. Теперь каждый её вздох в чужом доме будет моим оружием.
А ещё я купила ей красные кеды. Пусть мать попробует вписать их в свой бежевый -рай.
Судья ударила молотком, но её слова потонули в грохоте ливня за окном. Мать стояла, выпрямившись, как манекен из её инстаграма, но безупречный маникюр дрожал, царапая папку с «доказательствами материнской любви».
Мы выиграли.
Не потому, что Максим слил в сеть фото Артёма с няней-моделью. Не из-за расшифровок GPS-трекера, где Алиса проводила 80% «семейных прогулок» в студии у психолога. И даже не из-за моего последнего аргумента — аудиозаписи, где мать командует: «Скажи «мама»или останешься без ужина».
Решающим стал жест Алисы. Когда судья спросила, с кем она хочет жить, девочка молча сняла белые туфли с бантами и надела красные кеды. Те самые, купленные мной. Потом подошла к судейскому столу и положила перед женщиной обглоданный леденец — тот самый, с волосом.
— Фа-фа, — сказала она, тыча пальцем в мать.
Мы с Максимом не стали объяснять, что это значит.
Мать подала апелляцию. Каждое утро её белый внедорожник медленно проезжает мимо нашего дома. Алиса машет ему рукой, крича «пока-пока!», как я научила её.
Вчера мы получили коробку. Внутри — её браслет «Спасибо, что осталась» с перерезанным ремешком. Алиса сразу нацепила его на плюшевого медведя.
Вечером, заваривая чай, я услышала из гостиной смех. Алиса танцевала в красных кедах на столе, а Максим снимал её на старый поляроид. Снимок получился размытым, но видно главное: её улыбка без консилера.
— Ма-ма! — крикнула она, спрыгивая мне на руки.
Я не поправила её. Пусть слово пока общее. Зато настоящее.
А в Instagram матери сегодня новый пост: фотошопная Алиса в бриллиантах. Подпись: #семьянавсегда.
Мы поставили лайк. Пусть висит, как памятник. Нам хватит одного — с поляроида на холодильнике.